Название: В синем море, белой пене...
     Автор: fandom OE 2014
     Бета: fandom OE 2014
     Размер: драббл, 996 слов
     Персонаж: Рокэ Алва
     Категория: джен
     Жанр: зарисовка
     Рейтинг: G
     Краткое содержание: небольшая зарисовка о милом мальчике Росио
     Дисклеймер: Все герои принадлежат В.В. Камше, но нас это не остановит.
     Примечание/Предупреждения: большое количество эпитетов, метафор, причастных и деепричастных оборотов.




     В синем море, белой пене тонули лучи уже не жгучего, не палящего, ласкового солнца, по-черепашьи медленно ползшего по бирюзовато-голубому небосклону, заслоняясь время от времени кучерявыми барашками рассеянных по небу облаков, лениво, вяло, словно пребывая в дремоте, не успев очнуться ото сна, — всё-таки послеполуденное время отведено для отдыха — бредущими в безмятежной вышине, слегка погоняемыми ветром — беспечным небесным пастухом. Гривастые волны мерно накатывали на залитый светом берег, рассыпались на нём шестнадцатью тысячами искр и, лизнув его, неторопливо отступали назад, оставляя после себя переливчатый, лоснящийся, мокрый след. Иногда на песок выкидывало и склизкие комья медуз, погибавших, если море не уносило их обратно последующими волнами и если мальчишка лет пяти-семи на вид, игравший на берегу, не швырял куски прозрачного, чуть белёсого студня в их родную стихию. Медузы гулко шмякались о слегка зеленоватую воду, плюхались в неё, поднимая сверкающие брызги, а мальчик звонко смеялся и радостно кричал после каждого броска: «Живи!» Одна из них, украшенная бледно-сиреневым бесхитростным узором, напоминавшим крупный цветок с четырьмя лепестками, ужалила собиравшегося спасти её, тогда прозвучало ещё одно пожелание не умирать, но теперь уже шёпотом, раздался последний шлепок. Мальчик окунул было кисть в воду, но сразу же отдёрнул её, после чего отошёл, загребая босыми ступнями тёплый, прогретый и пропитанный солнцем песок, подальше от полосы прибоя и, усевшись на краю исполинского обломка поистине гигантской скалы и небрежно отряхнув ноги, принялся натягивать аккуратненькие сапожки из мягкой, тонкой кожи, действуя одной рукою и оберегая другую, старательно избегая лишних прикосновений окружающих предметов к ней.

     Обожженную ладонь щипало, солёная вода смыла слизь морской гадины, но не неприятные ощущения, напротив, усилила их. Покалывание не прекращалось. Пройдёт, конечно, но заботиться о медузах было глупым и бессмысленным занятием: море не питало к своим детищам жалости, по крайней мере, никак не проявляло своего участия и обрекало их на смерть с неизменным постоянством, и его пучину населяли бесчисленные полчища совершенно иных, куда более изумительных глубинных животных, порожденных то ли Ундом, то ли Создателем, то ли природою, то ли ещё какой неведомой силой, а может, разгулявшейся фантазией подвыпивших в портовой таверне моряков, всегда готовых прибегнуть к преувеличениям, или, как изволил изъясняться ментор, гиперболам, красного словца ради. Подробными и красочным описаниями поражающих воображение морских существ изобиловали их рассказы, доходившие до мальчика через нянек, слуг и старшего брата. Прислугу, впрочем, отнюдь не поощряли, когда заставали за забиванием головы младшего сына соберано рыбацкими байками, поэтому последнее время увлекательными историями его баловал один только брат.

     Истории были разными: замысловатыми, выдумываемыми на ходу, бывало, когда брат был не в настроении что-либо сочинять, поучительными, взятыми из старинных манускриптов на гальтарском, которые маленький Росио не мог читать самостоятельно, изредка уже знакомыми, порою донельзя абсурдными, нередко познавательными, часто смешными и, как обнаружилось, откровенно страшными, пугающими до дрожи, например, поведанная предыдущим вечером жуткая легенда об Изначальных Тварях, вылезших из-под земли. Будучи отчасти разумными, они сумели преодолеть древние чары и выбраться из пещер, но безумие — они же, если верить легенде и брату, пересказавшему оную, полубезумные — заставляло их жаждать тёплой крови и дневного света. Что бы ни говорили, желание видеть солнце, пронизывающее своими лучами и воздух, и воду, и, казалось, даже томящиеся в зыбком мареве скалы, обнимавшие тихую бухту, лишь самую малость не замыкаясь кольцом и защищая её от бурь, признаком сумасшествия Росио считать не мог. Днём не так страшно и можно не кутаться в одеяло, не укрываться им с головою в надежде, что выскочившее из-под кровати ли, из кошмара ли ужасное чудовище не заметит его, проскользнёт мимо и выпрыгнет в окно или выбежит за дверь. Что тварь будет делать потом, куда направится, в чьё горло вцепится, чьей кровью напьётся, кого растерзает, сожрёт? Об этом ребёнок не хотел размышлять, но думалось и представлялось, причём слишком отчётливо, сразу вспоминалась разделываемая кухаркой дичь. Такое приключилось с ним впервые, и теперь он был растерян. Странно: обычно страшные сказки забавляли его, а не пугали, слушать их было весело, только показывать этого нельзя ни в коем случае, приходится сдерживать смех, чтобы брат не прервал повествование, а вчера ему вдруг сделалось боязно, хотя и понятно, что всё это выдумка, сказка. В сказках, так уж повелось, чем злобнее и опаснее чудовище, тем доблестнее, значит, рыцарь, одолевший его в честном бою, тем большей славы он удостоится, лучшую награду обретёт. Не потому ли тревожно, что никто не одержал верх, что победителя не осталось, что тварей не разрубили остро отточенным верным мечом, а всего лишь прогнали обратно в подземелья, туда, откуда они могут вырваться вновь? Нелепая до безобразия, неправильная сказка! Или не сказка? Легенда, предание.

     Привычного мальчишеского задора не хватало ни прошедшей ночью, ни даже сейчас, что было весьма ожидаемо, ведь мальчик не выспался, он до самого рассвета не сомкнул глаз, лёжа в постели, прислушивался к каждому шороху, готовясь то зарыться в подушки, спрятаться в них, замереть, то закричать, разбудить всех, предупредить об угрозе, если источник таковой возникнет в комнате. Поводов для беспокойства предоставилось немало. Особо подозрительным показался шелест крыльев ночной бабочки, запутавшейся в бахроме шторы. Услышав его, Росио сперва испугался, притаился среди перин, а после, набравшись смелости, осторожно поднялся, беззвучно подкрался к шторе, резко сдвинул её. Злосчастный мотылёк упал на подоконник и трепыхался, силясь взлететь, пока не был выкинут в распахнутое окно. Наступившая тишина угнетала, немилосердно давила, представлялась зловещей; ощущение чужого пристального взгляда, чувство, что кто-то следит за ним из сгустившейся в дальнем углу темноты, не покидали Росио. Сон не приходил. Заснуть было невозможно.

     Последствия бессонной ночи сказались не только на настроении Росио — его сморило. Глухой рокот прибоя не мешал дремать, схожий с воркованием шум успокаивал и убаюкивал. Увенчанные сверкающей перламутром каймой гребни волн размеренно вздымались и столь же однообразно обрушивались на прибрежные камни, монотонно бились о них, обмывая и шлифуя и без того гладкие валуны, купавшиеся в солнечном свете, под округлыми боками которых вызревали обманчиво безобидные внешне, но преисполненные скрытого коварства морские огурцы. Море тёрлось о глыбины огромной, приставучей, удивительно настырной, беспрестанно ластящейся, налакавшись молока, кошкой и протяжно урчало от удовольствия. Оно тягуче мурлыкало свою вечную колыбельную. Светило безвольной медузой плыло к горизонту, увязая в небесной лазури, чтобы спустя несколько часов, тлея, погрузиться в подкрашенное алым, добротно спрыснутое ярким багрянцем, жидкое золото, а пока его сияющий диск, дробясь на множество осколков, отражался в синем море, белой пене...