Драббл с ФБ-2014, написанный для команды Америк.

    Сморщенный старик греет древние кости, сидя на солнышке у входа в небогатое своё жилище. Крючковатые пальцы вяжут узлы на разноцветных нитях, лишенный зубов рот скомканно, невнятно бормочет какие-то слова, те повторяются, как и узор. Затянется узелок — прорвётся сквозь тонкие, по-старчески поджатые губы похожий на всхлип звук, словно большой воздушный пузырь поднимется из глубины болота на поверхность. Занятие кропотливое, требующее немало терпения и внимания. Первого не занимать: достигшим столь почтенного возраста свойственна выдержка и чужда чрезмерная суета, но поблёкшие от времени глаза не следят за плетением, веки полуопущены: зрение уже не то, не так остро, как в былые годы, притупилось, да и незачем ему смотреть. Руки знают своё дело, они всё помнят досконально, каждую петельку, им теперь ничего не забыть до самой смерти. К ней старик успел приготовиться заране, ещё лет пять назад доделав своё погребальное кипу. Его он плёл торопливо, боясь оставить труд незавершённым, поскольку опасался, что сам помрёт раньше или же совсем ослепнет и ослабеет. Нынче спешить некуда. Наступит беспросветная тьма, придёт немощь, не сможет мастер больше трудиться — так тому и быть, отложит старый кипукамайок последний шнур, вздохнёт тяжко, признает свои бесполезность да беспомощность. С этой мыслью он давно свыкся, ведь от неизбежного не скрыться, как ни старайся, с ним можно лишь только смириться. Приноровился он вязать почти на ощупь, но цвета различать всё равно надо, а ему сложно: не разобрать уже, где снежно-белый горных вершин, где соломенный, зелень неотличима от синевы, а особенно худо с коричневым — вовсе с ним беда: мешается он то с красным, то с чёрным, то с жёлтым в зависимости от оттенка. Каждый раз старик трясётся от охватывающих его волнения и страха перепутать цвет, когда возникает необходимость начать новый моток, вздрагивает от испуга, чуть почудится ему ошибка, потому и подолгу рассматривает шерсть перед тем, как продолжить свой труд, подносит поближе к лицу, силясь разглядеть цвет, тщательно проверяет, верен ли тот. Эх, подавал бы ему кто нити нужного цвета! Тогда и совсем ослепнуть не жалко б было, но некому сидеть с ним, некому ему передать своё умение.

    Сыновья его погибли, сражаясь со светлокожими чужаками, вместе с другими воинами. Никто из их отряда не вернулся назад. Неведомый ему кипукамайок, отступая с тем, что осталось от войска, пересчитал тела и завязал соответствующее количество узлов на траурной верёвке, а быстроногий часки доставил послание. Память зла, не покидают его воспоминания о том, как взвыла его любимая жена, тогда ещё моложавая, красивая женщина, когда он сбивчиво рассказал ей о принесённом ему для прочтения донесении с места битвы, всю ночь она прорыдала, а на следующий день её не узнали: волосы поседели, едва наметившиеся морщины углубились, сделались чётче, заплаканные глаза были красны, ресницы изрядно поредели. Сам он тоже оплакивал сыновей вместе с женой. Именно с того момента и начало портиться зрение. Дочерей унесла невиданная доселе болезнь, разразившаяся чуть позднее. Много людей полегло от небывалого мора. На умерших и взгляд бросить страшно было — тела всюду покрывали жуткие, внушавшие ужас и омерзение язвы. Самого его зараза не тронула, пощадила, обошла стороной она и внучку. Та живёт и сейчас с мужем неподалёку, держит лам, чешет с них шерсть, носит её, прочие материалы и пищу деду, не забывает старика, заботится о нём, но серьёзно учиться всем премудростям изготовления кипу не стала, так, овладела лишь навыками плетения простейших схем, не вникая во что-либо хоть чуточку более сложное.

    Скользят иссохшиеся пальцы по верёвкам, перебирают узлы, считая и проверяя их. Количество узлов и их тип неизменно оказываются правильными, а цвет... Кто ж его разберёт?! Перед глазами рябит россыпь разноцветных пятен, будто слёзы текут, мир и узор дробятся на расплывающиеся осколки, тонущие в дрожащей пелене. Некому помочь. Внучка зайдёт лишь под вечер, может, назовёт цвета, а до её прихода дряхлый старик может только сплетать нити да вязать узлы, надеясь, что не надо будет распускать слишком много.

    Внучка и вправду частенько навещает его. Её скромных знаний хватает, чтобы заметить инородную нить; то тут, то там промелькнёт среди коричневых бледно-красная, а синие перемежаются зелёными, но девушка молчит, не желая расстраивать старого кипукамайока, ей жалко деда, из рук которого выходят изумительные узоры, повествующие о великом прошлом их народа, недавних скорбных событиях и безрадостном настоящем. Кому они нужны, когда на несколько дней пути вокруг нет никого, кто мог бы их прочитать? Никто больше не собирает податей. Империя пала, с ней рухнул целый мир, а в новом не нашлось места бывшему чиновнику. Урожай посчитать и внучка сможет, справится она и с небольшим ритуальным кипу, которое и составлять-то не надо — всё уже давно составлено, повторяй только, можно даже не думать...

* * *

    Сгорбившаяся под тяжестью собственных лет старуха уже не может объяснить, почему здесь завязала два узла, а там — три, не может прочесть творений древних кипукамайоков, но она крепит нити к шнуру, вяжет на них узлы... Она не помнит, какой узел и на какой верёвке следует завязать дальше, но по-прежнему гибкие пальцы сами вяжут тот самый и именно там, где он должен располагаться.